бумаги и спустила их в унитаз. Она спустилась в вестибюль отеля Cathay и увидела японских охранников со штыками. Они отволокли ее обратно в номер. Американцам не разрешалось выходить на улицу. Они были заключенными.
Через несколько дней Марголис узнала, что Инузука обосновался в офисе и пентхаусе Виктора. Она попросила о встрече с ним. Он радушно встретил ее и предложил чай. Марголис вручила ему телеграмму, полученную ею незадолго до японского вторжения от Объединенного распределительного комитета, в которой сообщалось, что в швейцарский банк поступили деньги, которые она должна была использовать для питания и одевания беженцев. Поскольку банки были закрыты, а Марголис находилась в отеле, она не смогла получить деньги.
"Теперь вы оккупационная держава", - сказал Марголис Инузуке. "Оккупационные державы не любят бунтов. Бунтуют голодные люди. Мы с вами и наши страны можем воевать там, но я думаю, что вам будет выгодно позволить мне использовать кредит, который у меня есть". Инудзука согласилась, но сказала Марголису, что не может обратиться за помощью к Виктору Сассуну, Кадори или кому-либо из тех, кто с ними работал. Марголис было ясно, что Инузука был в ярости от того, что Виктор разоблачил его предательство. Он уже арестовал одного из помощников Виктора, оставшегося в Шанхае. Когда Марголис готовилась покинуть встречу, капитан Инузука обратился к ней с еще одной просьбой, отражающей его стойкое убеждение в том, что беженцы в Шанхае и евреи, пытающиеся им помочь, имеют влияние на правительство США. Он спросил Марголис, еврейка ли она. Она ответила, что да. Он посоветовал ей связаться с Робертом Моргентау, еврейским министром финансов США, и попросить его смягчить правила, замораживающие японские деньги в Соединенных Штатах. Марголис сказала, что не знает Моргентау. Она добавила, что ценит гуманитарную помощь Инудзуки, и быстро покинула его номер.
К лету 1942 года Лоуренс и его семья находились в лагере для заключенных в Гонконге уже пять месяцев. Его товарищи по заключению обращались к нему за поддержкой, и он гордился тем, что поддерживал всеобщее настроение, ориентируясь на будущее, когда, как он был уверен, японцы будут побеждены. Но война брала свое. Он терял вес. Здоровье Элли ухудшалось. Интернированный британский врач сказал Лоуренсу, что у Элли, скорее всего, рак простаты. Лоуренс сидел с отцом и помогал ему составлять письмо коменданту японского лагеря. Ссылаясь на свой "преклонный возраст" в семьдесят восемь лет и "слабое состояние", Элли просил разрешить ему и его семье вернуться в Шанхай и Мраморный зал и провести там остаток войны. Он перечислил свои "многочисленные важные деловые связи с важными японскими интересами как в Шанхае, так и в Гонконге" и отметил, что много раз посещал Японию. Он рассказал о почестях, которые ему оказывали, и о людях, которых он знал, включая короля Ирака Фейсала и Хайле Селассие из Эфиопии. Через несколько дней Лоуренса вызвали в офис коменданта лагеря и сообщили, что он освобожден. Он должен считать себя "канадским газетчиком". Он должен был купить билеты для себя и своей семьи на корабль до Шанхая.
Не имея наличных, а банки находились под японским контролем, Лоуренс занял денег у индийского друга и купил билет на маленьком судне, перевозившем дипломатов, их семьи и других иностранных граждан на Тайвань, а затем в Шанхай. Корабль был рассчитан на 600 пассажиров, но на борт набилось более 3 000. Пятеро Кадори - трое взрослых и двое маленьких детей - втиснулись в одну каюту. Одно спальное место отдали Элли, которая все больше слабела и болела. Путешествие, которое должно было занять три дня, заняло девять, так как корабль шел зигзагами, чтобы избежать американских подводных лодок. Пассажирам разрешалось выходить на палубу только вечером. Лоуренс менял подгузники своему сыну прямо на палубе и стирал их в соленой воде.
Теперь, когда они находились в состоянии войны, японцы установили заграждения и контрольно-пропускные пункты по всему Шанхаю. Поначалу и китайцы, и иностранцы считали, что оккупация будет недолгой. Японцы не смогут противостоять разъяренной Америке. Но по мере того, как война затягивалась, а Япония одерживала все новые победы, японцы все крепче сжимали свои руки. На сайте японцы выдавали западным жителям продовольственные карточки. Еда была дорогой, и вскоре возник черный рынок. Богатые иностранцы, такие как Гораций, могли получать необходимую им еду. Японцы были особенно жестоки с китайцами на контрольно-пропускных пунктах. Они заставляли китайцев становиться на колени, вытягивать руки перед собой и часами стоять в таком положении, прежде чем пропустить их - неважно, ехали они домой или на работу.
Надежды Лоуренса на "освобождение" оказались уловкой. Когда
Кадури прибыл в Шанхай, Элли отвезли в Мраморный зал, который был захвачен японцами, и вместе с Горацием заперли в конюшне за домом. Лоуренса с женой и двумя грудными детьми заключили в лагерь для интернированных "Чапей" - два огромных трехэтажных здания общежитий на территории заброшенного университета рядом с химическим заводом, в семи милях от Бунда.
Неженатых заключенных разместили в одном здании, а женатые семьи с детьми - в другом. Кадури разместили в комнате общежития вместе с другой семьей - восемь человек втиснулись в помещение, рассчитанное на двух студентов. Дождь хлестал по разбитым стеклам окон. Семьи втащили восемь кроватей и делили их между собой ночью, а днем подпирали их стенами. Утром и вечером они выстраивались для подсчета в коридоре. Душевые находились дальше по коридору в общей душевой. В большой неотапливаемой комнате японские охранники раздавали маленькие порции риса размером с сигаретную пачку и гнилые овощи. Заключенные варили долгоносиков, которых находили в рисе, и ели их в качестве протеина. Один заключенный вспоминал, как его отец "приходил с миской помидорной кожуры, битой яичной скорлупы и риса" и предлагал это своим детям на ужин. Для приготовления мяса японцы собирали на собачьих бегах Шанхая туши собак, которые умерли или были слишком стары для гонок. Тюремные повара превращали собачье мясо в рагу, приправляли его чесноком и раздавали на обед. Вес одной из женщин, сидевших в одной камере с Кадори, снизился со 135 до 85 фунтов. Если вы не хотите есть эту еду, не ешьте ее, гласила написанная от руки табличка на стене столовой, НО ОСТАВЬТЕ ЕЕ ДЛЯ ТЕХ, КТО ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ ЖИВЫМ.
Мюриэл Кадури, жене Лоуренса, было двадцать шесть лет, когда она в тюрьме. Она принадлежала к высшему классу Гонконга, была дочерью зажиточного представителя обширного клана Сассунов, чей отец был известным ученым. Она играла на фортепиано и любила музыку. Во время их с Лоуренсом
